Новогоднее.
Девять лет назад мы работали на рождественском фестивале в Мюнхене. Несмотря на опыт и перманентную готовность к сюрпризам и атасам, никому даже в голову не пришло в конце декабря задать организатору такой простой вопрос: «Извините, товарищ, а сцена у вас внутри или снаружи?»
«Вы чего, ребята, совсем …нулись? - мирно спросил Дима, увидев занесенную снегом площадь и сцену с воющими на ветру боковыми брезентовыми стенами. Градусник показывал минус шестнадцать. - Мы вам что, дедморозы? Сорок пять минут в тонкой рубашке, в шелковой блузочке и на каблуках - вы нас до весны на бэкстейдж сложите или на кладбище оттащите?!»
Но в таких случаях всё и всегда происходит примерно одинаково. Много ласковых слов. Много тепла и участия. «Понимание» и «взаимопонимание» мельтешат в каждом предложении. Но суть-то всё равно одна: надо, Федя, надо. И неустойка ого-го, и агент старый друг, и реноме жалко.
Спектаклей, как всегда в декабре, было натыкано по четыре штуки в день. С одного бока нам привесили обогреватель, от которого на таком морозе толку было ровно ноль, зато тот, кто вдруг оказывался на сцене в определенной точке, мог ненадолго почувствовать теплый дымок, скользящий по правому уху. И хотелось заплакать, окунуться в него целиком и забыться навсегда. Особенным шиком был последний номер, для которого мне за ширмой нужно было быстро раздеться почти догола и, стоя босиком, натянуть цыганский костюм. Не хватало проруби, вырезанной крестом, она бы придала благочестия этому одинокому и бессмысленному снежному стриптизу.
Дима орал на меня страшно и грозил воспалением легких как лучшим из возможных исходов. Он-то изначально ратовал за идею «послать все к дьяволу, и хрен с ними, с деньгами». Но какой мороз может победить мою страсть к наживе?!
Никогда в жизни, ребята, никогда в жизни мы так не пили - ни до, ни после, никогда. Если бы не ларек с горячим глинтвейном, то Мюнхен стал бы нашим последним приютом. Мы приходили в двенадцать, и первый глинтвейн был - «чтобы пережить этот день». Пили за пять минут до каждого спектакля - «чтобы хоть на полчаса хватило». Пили сразу после - «потерпи, потерпи, сейчас полегчает».
Нам в помощь был, как обычно, выделен юный помощник с невнятными функциями. По задумке он должен был следить, чтобы мы «feel happy». Но поскольку feel happy в предлагаемых обстоятельствах мог только полный олигофрен, то бесполезный волонтер мерз, дрожал, сбивал висящие под носом замерзшие сосульки, глубоко и равномерно синел и уныло советовал не пить на морозе алкоголь, потому что сосуды мозга. Мы бы и рады были ему тоже кое-чего посоветовать, да сострадание не позволяло. Он и так жил прихрамывая - был веганом, облезлым и тощим, как швабра у школьной уборщицы.
Сам арт-директор (кажется, он был Роберт) нам на глаза старался не попадаться. Посмотрев наше первое «сноу-шоу» и вусмерть закоченев в ветронепроницаемой парке, толстенном шарфе, в нахлобученной аж на глаза шерстяной шапке, он как-то сообразил, что мы не будем рады его обществу. Хау ар ю, пискнул он чисто из вежливости. «Иди сюда, я тебе сейчас расскажу, - обрадовался Дима. - Скидавай давай свою куртку, шапку, ботинки тоже и постой-ка тут в футболочке. И сразу поймешь, how we are». «We are fine, thank you», - перевела я и оттащила Диму подальше.
В последний день мы снова встретили Роберта - зелёного, провалившегося в шарф, распухшего от соплей, со слезящимися несчастными глазами. «Я заболел, ребята», - жалобно прошептал он. «Бедный Роберт», - сказала я. «Бог не фраер», - сказал Дима.
Вы не поверите, но сами мы даже насморка не заработали.
Приземлившись в Петербурге, мы получили письмо. «Дорогие ребята, как дела, есть ли у вас возможность вылететь в Сингапур вчера?» Мы взмолились - ну хоть пару дней, детей пристроить!!! «Некогда, берите с собой!»
Двадцать девятое декабря, билетов нет ни в одном направлении, шесть жутких ночных часов на машине из Петербурга в Хельсинки сквозь бесноватый снежный буран, самолет в Пекин, самолет в Чангду, самолет в Сингапур, сто семьдесят килограммов багажа и двое детей, которых от перевозбуждения тошнило на каждом отрезке пути. «Вчера говорили, что на елку пойдем, а сегодня говорят, что завтра лето…». Утром тридцать первого мы сели на борт. Не приходя в себя, смонтировали спектакль и свет. Вечером вышли на сцену и в полубреду отыграли два спектакля. Выбежав из гримерки без четверти двенадцать, мы успели схватить шампанское, которое кто-то неизвестный сунул нам в руки. Несколько тысяч разномастных пассажиров запускало конфетти, обнималось и дудело в бумажные дуделки. Мы сказали «С Новым годом», пошли в каюту и умерли.
Два дня спустя мы с Димой пили мохито, лежа в джакузи на открытой палубе гигантского лайнера, шедшего из Сингапура в Тайланд. Впереди были три месяца в тропиках - пляжи, водопады, слоны, обезьяны, коктейли, тук-туки и барбекю у бассейна. Разглядывая тающие льдинки в стакане, я мысленно желала дорогому Роберту холодной и длинной зимы…
